[Shenini]

Решила собрать все свои исполнения, разбросанные по фестам.
Возможно, местами вас ждут сюрпризы

Футбол.
Джеррард/Алонсо

На заявку Т1-11: Джеррард/Алонсо, проблемы с языковым барьером - один ни бельмеса не знает по-испански, второму в столкновении со скаузом не помогают даже базовые знания английской грамматики
Н+ приветствуется"

- Слушай, Стивен, а ты не мог бы показать мне магазин, где продают нормальную одежду? - медленно, аккуратно подбирая слова говорит Хаби.
- Да, конечно, приходи ко мне сегодня часов в шесть, - кивает Джеррард, и они расходятся по своим делам.
Когда Алонсо вечером звонит в дверь капитана, тот открывает, втягивает испанца за руку в дом и тут же целует.
- Что ты делаешь? - спрашивает Хаби уже когда они добираются до спальни.
- Ты же сам просил, чтобы я тебя трахнул, так какие тогда вопросы? - немного удивляется Стивен и валит Алонсо на кровать, чтобы не задавал больше глупых вопросов.

- Стив, я хотел узнать, как добраться до порта, я немного запутался в улицах, ты мне не объяснишь? - спрашивает Хаби спустя пару недель.
- Конечно, я буду ждать тебя в шесть около своего дома, - пожимает плечами капитан.
Уже оказавшись вечером в постели Джеррарда, Алонсо думает, что портом это назвать трудно, но дурацких вопрос больше не задаёт, только выгибается и стонет в нужные моменты.

- Я хочу купить книгу, но не могу найти нужную. Где находится хороший книжный? - уже предчувствуя ответ, спрашивает Хаби вскоре.
- Буду ждать тебя в шесть около дома, - улыбается Стивен, и Алонсо думает, что прекрасно знает, чем это закончится.
И ничуть не ошибается. На этот раз вопросы даже не возникают в его голове.

- Стивен, ты меня трахнешь? - невозмутимо спрашивает Хаби в следующий раз.
- Приходи ко мне... Что? - останавливается Джеррард и тут же улыбается. - Ну вот, наконец-то! А то магазины, порты...

На заявку Т1-58: "Джеррард/Алонсо. ЛЧ, матч Ливерпуль-Реал Мадрид, подтрибунное помещение после матча. А+, рейтинг, violence."

Когда Хаби выходит на Энфилд впервые спустя почти четыре года, он невольно чувствует всё то, что было раньше, - силу стадиона и его поддержку. Не его стадиона и не ему поддержку, но чувствует. В вип-ложе наверняка прыгает сейчас Хон, размахивает красным шарфом и нисколько этого не стыдится, а Алонсо-старший ступает на газон и обводит взглядом трибуны. Ему кажется, что они смотрят на него чуть настороженно, но он почему-то уверен - не освистят. Они уже пережили Торреса и Мейрелеша, и их с Арбелоа уход почти забыт и ничего стоит. Для них - уже почти совсем ничего, даже команда научилась играть без него, даже есть кому бить издалека, даже его место в раздевалке уже занято, и немного странно видеть сейчас привычный номер на словно залитой кровью футболке.
Джеррард ещё не восстановился после травмы и Далглиш не рискнует ставить его в основу, оставляет на крайний случай, как туза, и Хаби сам не знает, как на него подействует этот туз. Вместо него капитанит Рейна, он улыбается, пожимая руку, в глазах Аггера баск не встречает неприязни, Суарес сосредоточенно хмурит брови, а Хендерсон смотрит даже чуть смущённо. Он, конечно, знает эту историю про то, как капитан влюбился в испанца, а испанец дёрнул хвостом и махнул в звёздный Реал. Наверняка и футболку первое время носить было неуютно - самого Алонсо номер эксцентричного воспитанника мадридцев некоторое время стеснял, хоть и под раулевской "семёркой" играл уже совершенно другой человек. Каково было мальчишке, на которого вдруг свалилась вся эта история и вечно хмурящийся капитан в придачу, Хаби старался не думать. Он вообще старался не думать об этом - иначе в душе колыхалось что-то смутно похожее на ревность, и приходилось одёргивать себя, напоминая, что не стоит ревновать того, кто уже тебе не принадлежит.

Когда после многочисленных ударов с обеих сторон, проверяющих двух вратарей испанской сборной на право в этой самой сборной выступать, Бензема вколачивает мяч, скользнувший по кончикам пальцев Рейны, под правую девятку и сам, кажется, толком в это не верит, идёт пятьдесят восьмая минута и думать, что всё закончилось, ещё слишком рано. Потому что Хаби видит плотно сжатые губы и сведённые брови тут же побежавшего разминаться Стивена, видит и понимает - не отдаст, не так просто, сейчас и здесь - не отдаст.

Минуты идут за минутами, и игроки то и дело поглядывают на часы, а счёт на табло так и не меняется. Англичане играют жёстко, почти грубо, и испанцы сжимают зубы, долго лежат на траве, пользуясь возможностью потянуть время. Хаби помнит, он и сам так играл когда-то - стелился в жестких подкатах, отбирая мяч, не стеснялся ударить по ногам, вот как сейчас, когда его толкают в спину и заплетают ноги, и газон стремительно приближается. Алонсо садится и чуть морщится - больно, но не смертельно, нужно вставать, притворно страдать на Энфилде баск просто не может. Он натыкается взглядом на протянутую руку, знакомую до последней линии и прекрасно знающую его самого ладонь. Хаби невольно задерживает дыхание и берётся за неё, поднимая глаза - Стивен смотреит в сторону и на его лице написано только желание побыстрее продолжить игру - до конца основного времени остаётся чуть больше трёх минут.

Словно в замедленной съёмке Алонсо видит, как Икер падает в ноги Суаресу и бьёт ему точно в лодыжку, уругваец тут же падает и переводит взгляд на время - вторая из четырёх добавленных. Хаби видит как едва заметно сжимаются плечи Рамос, когда судья уверенным движением указывает на точку, Луис пришёл не с его стороны, но в таких случаях Серхио не ищет виноватых, он давно усвоил, что как бы там ни было - защищать капитана от таких случайностей должен именно он. Любой ценой.
Икер хмурится, глядя на жёлтую карточку около своей головы, но весь Реал втайне выдыхает - не красная, ещё не всё потеряно, Касильяс может взять пенальти, у него есть шанс. А Алонсо смотрит на подходящего к мячу Джеррарда и понимает - нет у них никаких шансов, это же Стивен, он не промахивается в таких случаях.
Баск зажмуривается, и через долю секунды стадион взрывается, сквозь рёв болельщиков ещё недружно, но уже настойчиво пробивается незабвенное "You'll never walk alone", мешающееся с не менее привычным "Steve Gerrard, Gerrard". А значит будет и Сантьяго Бернабеу, а значит гостей придётся встречать неласково, а значит...значит, надо доиграть этот матч и не думать пока о том, что Стивен впервые приедет в его город без него.

После финального свистка Хаби подходит к Стивену и молча тянется к вороту своей футболки, Джеррард согласно кивает и снимает свою. Раздеваться перед капитаном мерсисайдцев до сих пор кажется совершенно правильным и логичным исходом, но не при поющей и кричащей толпе, хоть она и считается ещё одним игроком клуба. Кто-то подходит, хлопает его по голой спине, он кивает в ответ на какие-то слова, но реагирует только на насмешливое "Ahora un beso!" Рейны и приходит в себя. Стивен стоит также молча и просто смотрит, Алонсо протягивает к нему руку и кладёт ладонь на голое плечо. Джеррард всё также молча поворачивается и вслед за остальными исчезает в подтрибуннке. Хаби мнёт в руках красную футболку с номером восемь и, обведя взглядом стадион, поднимает вверх руки, благодаря Энфилд. За всё то, что у него есть. За всё то, что у него было.

На заявку Т2-42: "Стивен Джеррард/Хаби Алонсо. Телефонный разговор после рождения Лурдес (третья дочь Стивена). Тонкий троллинг Хаби, Н+".

- Слушай, как ты это делаешь? - с места в карьер спрашивает Хаби.
- А...эм? - невнятно мычит неспавший всю ночь Стивен. - Хаби?
- Да я-я, - хмыкает Алонсо в трубку неприлично бодро. - Как делаешь-то, спрашиваю?
- Делаю что? - по-прежнему пытается понять Джеррард, стремясь одновременно не проснуться.
- Ну девочек! - не выдерживает баск. - Я понимаю, две, но чтобы три! Я начинаю тебе завидовать.
Надежды англичанина не проснуться тают с каждым услышанным словом. Однако понять, издевается Алонсо или нет, всё также не получается.
- Я-то тут причём? - хмуро спрашивает он наконец.
- А, так ты хранишь мне верность и не спишь с Алекс? - исключительно искренне удивляется в трубке баск. - Что ж ты сразу не сказал, я бы предупредил Нагорэ. А то ведь неудобно получается.
- Алонсо, замолчи пока я не решил хранить верность Алекс.
- Вот уж испугал так испугал, - фыркает Хаби, но тему переводит весьма ненавязчиво. - Вообще я звоню, чтобы помочь.
- Всё, чем ты мне можешь сейчас помочь, - это заткнуться и повесить трубку. Я не спал всю грёбаную ночь, потому что Алекс рожала.
- А ты держал её за руку, да? - голос баска звучит излишне умилённо, и Стивен едва сдерживается, чтобы не послать его нахрен и не лечь спать.
- Что. Ты. Хотел, - вместо этого говорит он, исключив из голоса вопросительную интонацию. Он искренне верит, что это поможет Алонсо достать из задницы свой ум и перестать болтать.
- Я хотел тебе помочь, - вместо этого заявляет он, голосом врача-психиатра.
- Помогай, - соглашается Джеррард, ложится на спину и закрывает глаза.
- Вот у меня первым родился мальчик, - загадочно начинает Хаби, - а знаешь, как я этого добился? А это специальный баскский обряд. Мы с Нагорэ развесили по всему дому перья курицы, которую вместе ощипали за три дня до этого, а по углам спальни положили какашки козы, которую до этого кормили только петрушкой.
Примерно в этот момент Стивену кажется, что он спит и видит сон. Потому что представить такое в здравом уме он не может.
- Вы что? - переспрашивает он.
- Мы развешивали перья... - повторяет Алонсо.
- ...и раскладывали какашки, я понял. А потом ты этими руками со мной...
- Я помыл, между прочим! - веско заявляет Хаби. - Так что не надо мне тут. Я, между прочим...
- Подожди, - останавливает его Джеррард. - Ты серьёзно сейчас?. Вот про перья, про обряд...
- Конечно, - без тени юмора отвечает баск и, когда Стивен уже готов разорваться от желания сдать его в психушку и в то же время позвонить во все газеты и рассказать им, внезапно смеётся в трубку. - Идиот ты, Джеррард. Я поздравить звонил.

Джек Уилшер и все-все-все.

На заявку Т1-74: "Все старики сборной Англии/Джек Уилшер. требовать определиться с пейрингом.
/объеденённая/
Сборная Англии/Джей Уилшер. Требовать определиться с ориентацией и пейрингом."

- А я не виноват, - отпирался Джек, - вы сами посмотрите, ну кто из них может стать мате...отцом то есть, моего ребёнка?!
- Ты нам зубы не заговаривай, ты выбирай! - сурово приказал Бэкхем, хмуря выщипанные Викторией брови. Косметические процедуры пока давались ей не очень, и брови были немного кривоваты, совсем чуть-чуть, если не знать, то можно подумать, что это такая новая мода. Во всяком случае, так сказал давящийся печеньем Фрэнк Лэмпард. Джеррард согласно покивал, стукнул бывшего капитана кулаком в плечо и убедил его, что давится тот исключительно потому что криворотый. Мерсисайдцу Дэвид всё же верил больше, поэтому подозрительно коситься на лондонца перестал. Терри с Оуэном тут же расслабились и перестали сверлить друг друга взглядами.
- А кого мне выбирать? - не унимался Уилшер. - Сами подумайте - на одного и так полкоманды в очереди стоит, второй ни одних трусов мимо себя не пропускает, а третий так вообще! Его ж как со Шпорами играем, так только и держать надо, чтобы он к этой обезьяне обниматься не полез по привычке! Чему они мне сына научат, а?!
- Всему научат, - серьёзно сказал Рио. - А потом мы его в сборную возьмём, по блату, без обучения и испытательного срока, в смысле.

...и один только Джейми Каррагер думал, что Лорен, пожалуй, была не таким уж и плохим вариантом.

Бензема/Озил

На заявку Т2-23: "Бензема/Озил. Романтика, флафф, радужные единороги."

Карим улыбнулся как всегда смущённо и спрятал глаза, Озил нервно дёрнул уголком губ и завёл упавшую на лоб смоляную прядку за ухо.
- И что потом? - недоверчиво спросил турок.
- А потом ты научился говорить puta madre... - пробормотал Бензема, краем глаза наблюдая за реакцией Месута.
- Puta madre... - машинально откликнулся тот, выдыхая.
Взгляд француза при виде такого заметно затуманился, а руки сильнее вцепились друг в друга за спиной.
- И дальше? - не унимался Озил.
- А дальше мне, видимо, придётся тебя поцеловать, - не отрывая расфокусированного взора от губ турка, незамедлительно отреагировал Карим и тут же прижал ладонь ко рту.
- Puta madre, - снова выдохнул Месут и облизнулся.
- Да? - взволнованно прошептал француз, расцепляя пальцы и осторожно прикасаясь ими к плечу Озила.
- Давай уже, - с турецкой нетерпеливостью нахмурил брови тот, а потом подумал и добавил, - hijo de puta.

Алькантара/Муньяин

На заявку Т2-37: "Тьяго Алькантара/Икер Муньяин. Лето молодежного чемпионата Европы 2011. Тьяго учит Муньяина танцам. Н+"

- Вправо-влево-назад-вперёд! Икер, твою мать, что здесь сложного?!
- Будешь ругаться, придёт тренер и прощай заявка! - издевательски фыркнул Муньяин, глядя на старания товарища по команде.
Он попытался повторить это уже раз двадцать, но неизменно путался в ногах. И чёрт его дёрнул предложить Алькантаре "придумать победный танец". Сам Тьяго с этим справлялся с поистине бразильской изящностью, а вот у баска не получалось даже толком запомнить то, что ему предлагали.
- Давай ещё раз, - закатил глаза сине-гранатовый и шагнул вправо.
Баск задумчиво посмотрел на эти манипуляции, на то, как двигаются ноги-руки-бёдра Алькантары, и с уверенностью заявил:
- Не, Тьяго, я так не смогу.
Алькантара остановился, не закончив движения, и развернулся.
- Это. Не. Сложно, - излишне спокойно заявил он, и Икер понял - ещё немного и в следующем матче он будет блистать не забитым голом и танцем, а здоровенным фингалом. - Я сказал - повторяй.
Баск послушно и с каменным лицом повторил то, что запомнил. Алькантара очевидно с трудом удержался от фэйспалма, но стон сквозь зубы всё же вырвался.
- Ну ты хотя бы таким деревянным не будь! - куда-то в небо воскликнул Тьяго.
- Что, я унижаю твоего внутреннего бразильца? - с явным осознанием того, что рискует, всё же не смог не приподнять бровь Муньяин.
- Да ты как...как...muñeco*! - неожиданно нашёлся он. - Точно! Деревянный, как кукла!
- Сам ты кукла, - неожиданно обиделся баск.
- Кукла-кукла, - радостно продолжил Алькантара. - Посмотри на себя-то!
- И что тебе не нравится? - сложил на груди руки Икер.
- А я сказал, что мне что-то не нравится? - хмыкнул Тьяго. - Ну кроме твоих танцев, конечно.
* muñeco - (исп.) кукла.

Даунинг/Хендерсон

На заявку Т2-52: "Стюарт Даунинг/Джордан Хендерсон. Мысли Стю при разглядывании облизывающегося Хендерсона. H-"

Иногда не понимаешь, что особенного в твоём одноклубнике, пока в него не влюбится кто-то ещё. Тогда начинаешь приглядываться и неожиданно понимаешь, что у него непонятного - то ли кошачье-зелёного, то ли английско-голубого - цвета глаза, белёсые брови, вихры на макушке и совершенно невероятная мимика.
И вот стоишь ты, как дурак, посреди тренировочного поля, разинув рот, и смотришь на него, а он скачет пружинисто вокруг здоровенного мрачноватого парня и даже капитан поглядывает на них со снисходительным любопытством.

Стьюи полагал, что сплетни - это дело совсем не мужское и уж кому-кому, а футболистам этим заниматься не пристало. Сам он, во всяком случае, никогда бы! Другое дело, что не все считали также и рано или поздно, но слухи долетали даже до него. Особенно когда неуклюжий громкий Карра с истинно деревенской простотой ткнул Джеррарда в бок и, хмыкнув, кивком головы указал на веселящихся мальчишек. Даунинг ничего странного в этом не видел - сам он в их вофзрасте был ничуть не лучше - а Стивен закатил глаза, показал Джейми средний палец и повернулся ко всем остальным спиной, нарочито активно начиная разминаться.

В следующий раз Стю обратил на них своё внимание, когда две головы - тёмная и светлая - затылками вперёд ввалились в раздевалку. Запыхавшиеся, с улыбками до ушей мальчишки обнимали друг друга за шею, а, раздеваясь, то и дело переглядывались и, кажется, так и норовили коснуться друг друга кончиками пальцев.
В тот день выразительно хмыкнул Пепе, но даже несмотря на то, что ни к кому конкретно он не обращался, капитан показал средний палец и ему. Уже выходя из раздевалки, голкипер вытащил из кармана телефон и что-то бодро затрещал на испанском, не обращая внимания на устремлённый ему в спину тяжелый взгляд Джеррарда.
- Это Торрес, - невинно откликнулся Рейна, даже не оборачиваясь.
Когда в ответ на это Карра заржал, а Дирк закатил глаза, Даунинг понял, что ничерта не понимает в стане красных.

А после того как в одной из игр Стивен бросился оттаскивать шипящего и огрызающегося Хендерсона от судьи под мечтательно затуманившимися взглядами оставшейся половины команды, Стьюи понял, что ко всему происходящем стоит приглядеться повнимательнее.
И пригляделся.
А когда понял, что произошло, делать что-либо разумное было уже поздно. Джордан не отлипал от Мартина, сам Келли поглядывал на него с едва заметным и пока ещё скрываемым теплом, а старики разве что не улыбались умилённо, видя их вместе. Один Стюарт был вроде как и не при чём. Они с Энди оказались как будто на периферии - игра толком не шла, зато критика лилась со всех сторон. И если рядом с Кэрролом оставался хотя бы бывший одноклубник в лице Хосе Энрике, то Стьюи впервые ощутил полнейшую отстранённость от команды.

Мама в детстве говорила маленькому Стю: "Не облизывай губы, а то будут трескаться и болеть!" И маленький Стю не облизывал. Прошло много лет, он давно вырос, а привычка держать язык за зубами осталась.
Нет, бывали случаи, когда сдержаться не получалось - особенно почему-то при взгляде на целующихся людей губы вдруг резко пересыхали и провести по ним языком становилось почти жизненно необходимо. Но обычно у него такой потребности не возникало. В отличие от всё того же Хендерсона. Если думать, что каждый раз, когда он облизнул губы, означает, что он только что целовался, то Стюарту хотелось начать то ли завидовать Мартину, то ли ему же сочувствовать. Потому что в такой случае получалось, что целовались они постоянно. Но он не начинал. Потому что Джордан мог вдруг, внезапно задумавшись и уставившись на небо, нахмурив светлые брови, провести кончиком языка по верхней губы. Более того, иногда он так и застывал, забыв вернуть язык на законное место.
И вот в такие моменты Стюарт то ли жалел себя, то ли себе же завидовал. Потому что ну как так можно, это же жестоко, в конце концов. Но слава богу, что такое возможно, что он входит в число тех, кто может это видеть.

Однажды проснувшись с утра и хмуро уставившись в зеркало сонным взглядом, Стю вдруг вспомнил собственный сон, застонал, уткнувшись лбом в основание ладони и подумал, что дальше так жить просто нельзя. Потому что он сам в образе завоевателя и взятый в плен Хендо, чьей обязанностью было постоянное облизывание губ - не чьих-нибудь причём, а своих же собственных.
"Ладно, - подумал Стьюи. - Остатки рассудка я пока сохраняю."

Если бы Стюарт знал, он бы придумал что угодно, но на тренировку бы сегодня не пошёл. Или хотя бы опоздал бы. Но он же не знал! И поэтому вынужден был резко отпрянуть и спрятаться за угол, случайно наткнувшись на Хендерсона, уткнувшегося лицом куда-то в шею Келли и, кажется, прижавшегося к ней губами. Потом он разомкнул объятия, мягко улыбнулся Мартину и - да, конечно! - облизнул губы. Но Стюарт это видел уже выглядывая из-за того самого угла, проведя жаркие, но краткие дебаты с весьма быстро отступившим здравым смыслом и совестью, и непроизвольно скользя языком по губам.

Но самым страшным кошмаром, не раз являвшимся ему во снах, стало то, как Джордан как-то притащился на базу с мороженым. То есть, конечно, не именно это, а то, как он его ел - вымазавшись весь, едва ли не до кончиков ушей, облизывая пальцы и смущённо улыбаясь закатившему глаза Мартину, забирая из его рук платок. Честно, на месте Келли он бы его просто убил. Сразу. Чтобы не видеть.

А Стьюи? А что Стьюи? Он мог только молча наблюдать за всем творящимся на его глазах безобразии.
И облизывать губы.

Формыла 1.
Хэмилтон/Алонсо.

На заявку Т1-17: "Хэмилтон/Алонсо. Ночью после стартового завала в Спа Льюис приходит к Фернандо в номер. "Я всего лишь хотел убедиться, что с тобой все в порядке". love-hate, A+".

"Раз, два, три", - думает Льюис, оглядывая остановившиеся машины.
"Раз, два, три", - считает он про себя, сдерживаясь и не срывая Грожану шлем на месте, не прикладывая его лицом об асфальт.
"Раз, два, три", - замирает, отмеряя секунды, не в силах отвести взгляд остающегося в болиде Фернандо.
Раз - перед глазами встаёт сосредоточенное лицо Алонсо.
Два - с юности врезавшиеся в память кадры лежащего на асфальте гонщика, окружённого врачами.
Три - фраза, что с пресловутого, всеми богами, кажется, проклятого 1994 года в Формуле 1 не погиб ни один гонщик.

А потом Фернандо с чужой поддержкой выбирается из болида, и Льюис отворачивается, утыкается взглядом в то место, где раньше было переднее антикрыло, а потом и вовсе уходит. Его не держат - списывают на то, что нужно прийти в себя, отдохнуть, оправиться от стресса. Они не ошибаются в целом - действительно надо успокоить наконец бешено колотящееся сердце. Раз-два-три, раз-два-три, сходит с ума оно в ритме плохо отрепетированного вальса, от которого кругом идёт ещё и голова.

Когда он добирается наконец до пит-лейна, его ловят ещё на въезде, и Хэмильтон отстранённо кивает на все вопросы о его самочувствии, даже не замечая, что соглашается и с тем, что хорошо себя чувствует, и с тем, что у него кружится голова.
- Ничего не болит? - спрашивает у него наконец кто-то.
- Что с Фернандо? - поднимает в ответ глаза Льюис.
- Увезли в больницу, - после небольшой заминки отвечает один из механиков.
В лёгкие словно наливают кипятка - ни дышать, ни говорить нет никакой возможности, и англичанин только кивает.

Постепенно он узнаёт, что до больницы Алонсо дошёл практически сам, и этот визит в целом был скорее профилактическим, нежели действительно жизненно необходимым. Он узнаёт, что у бывшего напарника болит шея и, кажется, сотрясение мозга. Он узнаёт, что Фернандо отпустили домой, не посчитав нужным круглосуточное наблюдение.
Льюису хотелось бы узнать всё это не от незамолкающего, чёрт знает что забывшего в его номере Дженсона всегда-всё-понимающего Баттона. Но других вариантов ему никто не предлагает. Даже напарник уходит спустя час, хлопнув по плечу и полушутливо посоветовав начать всё же разговаривать с людьми, когда в обозримом пространстве нет камер.
Хэмильтон улыбается ему через силу, Баттон хмыкает, выразительно покачав головой, и закрывает за собой дверь, бросив напоследок абсолютно непонятное "Я не знаю почему, но цифра 458 вызывает во мне странное желание сказать" ола, амигос" и спуститься в ресторан за паэльей".
"Четыреста пятьдесят восемь, - говорит про себя Льюис. - Четыре-пять-восемь".

"Четыре-пять-восемь, - повторяет он, стоя перед дверью и глядя прямо на цифры. - Ола, амигос. Паэлья!"
Хэмильтон хмыкает сам себе и неожиданно соглашается с Дженсом - слова действительно очень подходят. В коридоре красные обои, а рядом с дверью в номер стоят непривычные красные розы в стеклянной вазе отливающего золотом стекла. Два неожиданных апельсина рядом едва заметно пахнут цитрусом.
Льюис уже почти уходит - Дженсон не прав, хочется не паэльи, а апельсинов или, может быть, грейпфрутов, нужно только спуститься в ресторан - когда дверь в номер 458 открывается.
Хэмильтон смотрит на замершего на пороге Фернандо - у него всё тот же старый парфюм, свежий, с лёгким оттенком цитрусов и чего-то ещё, кажется, корицы или имбиря. Дженсон как-то сказал, что от испанца пахнет лимонным пирогом его бабушки и поэтому в его присутствии всегда хочется есть, и скорчил жалобное лицо.
- Привет, - говорит наконец Алонсо. - Хотел что-то?
- Да нет, просто Дженсон... - растерянно начинает Льюис и только на половине фразы понимает, как глупо она будет звучать, - ...хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.
- Дженсон? - непонимающе хмурится Алонсо.
- Нет, я, - Льюис поднимает взгляд и впервые осознаёт, что, выпалив первую пришедшую не ум фразу, нисколько не соврал. - Я всего лишь хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
- Убедился? - Фернандо вопросительно приподнимает бровь. - Я в порядке. Иду ужинать.
- Я...рад, - почти выдавливает англичанин. И коридор вдруг вновь начинает кружиться перед глазами, а сам Льюис неожиданно даже для себя спрашивает: - Паэльей? Возьмёшь с собой?
- Если под руку и будешь продолжать так по-идиотски шутить, то точно нет, - Алонсо хмыкает и захлопывает наконец дверь. - А хотя нет. Я пойду один, ещё и если ты так и не решишься сдвинуться с места.

Хюлькенберг/Гуттьеррес.

На заявку Т2-26: "Нико Хюлькенберг/Эстебан Гуттьерес. Эстебан пытается понять причину постоянных подколок Нико и плохого его отношения к самому себе. А+"

Эстебан думает, что Нико должен быть счастлив.
Во-первых, он в Формуле 1 и это не его первый сезон. Но это, как полагает мексиканец, поправить легко - следующий год, если его всё же подпишут, будет для него уже вторым.
Во-вторых, немцу сулят какое-то совершенно невозможно великолепное будущее. Журналисты, критики, аналитики ходят вокруг него кругами, потрясают паьцами и капают слюной, а после каждой более-менее удачной гонки сочиняют ему хвалебные оды. Этому Эстебан пока может только завидовать - о его таланте и будущем говорят осторожно, без забеганий дальше конца сезона 2013 и обсуждений его возможных будущих команд, как это было с Пересом.
В-третьих, Хюлькенберг просто высок, красив и нравится девушкам. А если послушать то, что говорится вокруг, то и не только им. И это то, что смущает Гутьерреса до крайности. У него есть его хорошенькая улыбчивая nobia, как он сам часто называет её, но предпочитает не показывать широкой общественности, как это делают Хэмильтон, Баттон и Алонсо. Она просится иногда поехать с ним, но каждый раз, когда Эстебан уже почти готов сказать "да", в голове звучит насмешливое "развели тут бордель, а не паддок", и он сдаётся и вновь отвечает ей "нет".
Эстебан сам не очень понимает, почему это так влияет на него. Вскользь брошенное мнение человека, который раз за разом появляется в боксах один, несмотря на то, что о тихой, немного застенчивой Лауре знают, кажется, все, неожиданно становится для Гутьерреса решающим.
Сначала он просто наблюдает за тем, как Нико работает - с машиной, с механиками, с телеметрией. Мексиканец искоса смотрит, с какой сосредоточенностью Хюлькенберг изучает трассы, и мечтает научиться подходить к этому так же. Он не знает, о чём думает немец, когда полчаса на беговой дорожке не сводит взгляда с невидимой точки на стене, но ему кажется, что это - именно то, что нужно уметь. Однажды Эстебан ловит себя на том, что, пересматривая гонку, он следит не как положено, за собой, своими ошибками, а за Нико, молча восхищаясь тем, как он входит в повороты и сопротивляется обгоняющим. Не в силах сдержаться, молодой мексиканец несколько раз перематывает и пересматривает, как Хюлькенберг обманывает Массу и легко обходит его. Эта блистательная по своей простоте и изящности комбинация заставляет Гутьерреса открыть рот и молча то ли злиться, то ли восхищаться, то ли радоваться тому, что его напарник - такой.
Эстебан сам не замечает, как влюбляется в немца детской, искренне наивной и целомудренной любовью. Из тех, когда самое большее счастье - просто смотреть на кумира издалека, потому что если он подойдёт ближе, ты знаешь - ты просто умрёшь от сердечного приступа. Из тех, когда твой идеал и твоё совершенство лучше не знать вблизи совсем - чтобы не разочароваться ненароком или не быть вынужденным прощать всё, что угодно, лишь бы продолжать любить.
Гутьеррес любит Нико именно так - глупо, безнадёжно, но очень светло и совершенно восхитительно. Эстебан знает все шутки, которые ходят про него по паддоку - из разряда тех, от которых он сам ещё иногда краснеет.
- Не переживай, - ободряююще улыбается однажды Чеко на его жалобное, вымученное "ну почему они так про меня?!" - Они так про всех. Считай это проверкой - не сломаешься, примут равным себе, не выдержишь... - Перес только грустно улыбается и пожимает плечами, не договаривая, и Эстебан, пожалуй, не хочет знать, о чём он промолчал.

На тестах Гутьеррес вполне уверен, что Нико нет до него дела и он ничего не замечает. Понимает, что это не так, он уже в Австралии, когда немец, получив очень неплохую одиннадцатую позицию, вынужден сойти ещё до начала. Эстебан чувствует себя гордым и виноватым одновременно - он выйдет на старт, будет единственным пилотом своей команды, но он отдал бы всё на свете, чтобы на его месте мог быть Нико. Мексиканец подходит к напарнику, хлопает его по плечу и, когда он оборачивается, смотрит виновато.
Хюлькенберг зол, расстроен и недоволен, поэтому и тон выходит, на взгляд Гутьерреса, излишне резким.
- Я так и знал, что ты явишься и будешь смотреть так, словно я бить тебя собираюсь!
Эстебан давится словами утешения, но вместо того, чтобы ответить напарнику в том же тоне, молча отходит, у него просто не поворачивается язык.
"Он так давно ждал этой гонки, - думает он пока идёт к болиду. - Было бы странно, если бы он не расстроился".
Ничего не меняется и в следующий уик энд - Нико разговаривает с ним сквозь зубы, то и дело норовит уколоть побольнее, посмеяться. Эстебан терпит и списывает всё на недовольство машиной.
- Да, ты прав, болид не очень, - несмело говорит он однажды в ответ на недовольное хюлькенберговское "да он даже скорость толком развить не может на прямой!" Заметив, что немец взглянул на него, но промолчал, Гутьеррес приободряется. - Но ничего, я уверен, к концу сезона, он будет лучше и мы сможем занять неплохое место в Кубке конструкторов.
- Только если ты начнёшь наконец набирать очки, - отрезает Нико, и Эстебану неожиданно больно - до этого тот ни разу не говорил ничего про качества мексиканца как пилота.

Однажды Эстебан замечает, как Хюлькенберг смотрит на Лауру, девушку ди Ресты, зачастившую в паддок в этом сезоне, - немного насмешливо, чуть презрительно, с толикой злобы и почти незаметной песчинкой грусти. Гутьеррес и не заметил бы, если бы не привык разглядывать Нико в любой удобный момент и не научился бы к этому времени разбирать все его эмоции и составлять обратно, как части паззла, складывая картинку воедино. В тот раз, правда, ничего не вышло - Эстебан так и не понял, как немец относится к девушке своего бывшего напарника.
Именно после этого случая он говорит ту самую фразу про бордель, после которой мексиканец так и не решится показать своей маленькой nobia гонки изнутри. Мельком он думает, что в прошлом году шотландец обычно приезжал на уик энды один, на постоянной основе Лаура начала появляться только в этом году. Поняв это, Гутьеррес про себя радуется за Пола, решив, что в их отношениях, видимо, что-то стало серьёзнее.

Когда Эстебана выносит с трассы плохо вошедший в поворот Вернь, тому остаётся только со злостью отбросить руль, выбраться из болида и мысленно пожелать удачи Нико - от него снова зависела судьба команды.
На брифинге после гонки Хюлькенберг не смотрит на него - он недоволен положением команды в таблице, но делает всё возможное, чтобы его исправить.
- Я не могу ничего сделать в одиночку, - жёстко заявляет немец. - У тех команд, с которыми мы боремся, два пилота, а не это...недоразумение.
Эстебан вспыхивает до кончиков ушей и по-детски срывается, практически выбегает из зала, хлопнув дверью. Сидя у себя в номере, он с грустным смехом думает, что хорошо хоть не разревелся там на виду у всех, а то Нико бы высмеял его...
Поняв, что даже в такой момент он думает о реакции Хюлькенберга, Гутьеррес стонет и утыкается носом в колени. До него неожиданно доходит, что он так и будет в тени напарника, если будет смотреть на него сверху вниз, как на баобаб. Нужно сделать шаг в сторону, отойти подальше от баобаба, срубить его в конце концов.

- Нико, - робко начинает он, когда немец открывает дверь своего номера, удивлённо-насмешливо приподнимает бровь и даже не пытается извиниться. Эстебан тут же берёт себя в руки и пытается сделать голос более уверенным. - Я хотел спросить тебя кое-о-чём.
- Что, наконец решил выяснить, которая же из педалей тормоз, а которая газ? - хмыкает он, не двигаясь в сторону. В этот момент Гутьерресу уйти хочется так, как никогда и ничего не хотелось в жизни.
- Нет, - отвечает он всё же и остаётся на месте. Нико выглядит удивлённым - видимо, это поведение - не то, чего он ждал, - и мексиканец гордится собой. - Разреши, я пройду.
Хюлькенберг делает шаг назад, и мексиканец чувствует себя практически победителем.
- Почему ты так относишься ко мне? - спрашивает он, сделав два шага - после этого ему начинает казаться, что ещё пара секунд, и он сбежит добровольно.
- Как "так"? - саркастично уточняет немец из-за его спины.
- Ну вот так, - Эстебан пожимает плечами. - Смеёшься надо мной, постоянно подкалываешь... Я в чём-то виноват перед тобой? - по-детски наивно спрашивает он и разворачивается.
Нико смотрит в пол и не шевелится.
- Ладно, - говорит он наконец. - Больше не буду.
- Я не просил тебя перестать, - мягко замечает мексиканец, сам ошалевая от своей наглости, придавая себе этим смелости. - Я просто спросил, почему.
- А кто ты мне, чтобы я отвечал на твой вопрос? - уже намного жёстче спрашивает Хюлькенберг - его минутная растерянность исчезла без следа. - Сват? Брат? Лучший друг? Как хочу, так и общаюсь. Как ещё общаться с такими собачками, как ты?
- Но ведь с Полом вы, кажется, дружили?.. - робко начинает Эстебан и спустя секунду понимает, что ошибся, но не знает, в чём и как - Нико оказывается возле него в полшага.
- Не сравнивай себя с ним, - зло шепчет он в лицо Гутьерресу. - Ты, маленькая покорная влюблённая собачка, никогда даже не смей сравнивать себя с ним. Ты даже если постараешься, не сможешь стать таким, в тебе слишком много покорности и слишком мало упрямства. Это всё не для тебя, маленькая собачка, все эти гонки, интриги... Не равняйся на напарника и никогда не влюбляйся в него. Никогда.
Немец хватает оцепеневшего Эстебана за плечо и выталкивает его из номера, захлопывая дверь. Мексиканцу плохо, ужасно больно, но теперь он точно знает, как оправдать всё, что делает Нико. Хотя бы в своих глазах.

"Всегда должна быть папка "остальное". ©

На заявку Т3-46: "АУ, футболисты в болидах "Формулы 1".

- Где этот, мать его, Алонсо?! - мужчина был настолько разъярен, что Пипо едва не подавился водой.
- Т-там, - он поспешно ткнул пальцем в сторону своего напарника. За правым плечом замаячил привычный силуэт - Роб почувствовал, что что-то не то.
- Э-это кто? - спросил у него Пипо, всё ещё немного заикаясь от пережитого ужаса в лице высокого хмурого мужчины со странным английским акцентом. В принципе он был, конечно, ничего, но уж точно не лучше Роба.
- Подозреваю, один из тех, кто может отобрать у нас звание лучшей пары паддока, - вздохнул Смедли, обнимая испуганного бразильца за плечи.

- Алонсо! Алонсо, я оторву тебе яйца за такие выходки! - пронзительные незнакомые вопли Фернандо и его инженер услышали издалека. Испанец только удивленно покачал головой и пожал плечами - мол, не знаю я этого неведомого отрывателя.
Он, впрочем, появился скоро, спустя секунд пять - высокий, подтянутый, совершенно незнакомый обоим мужчинам англичанин. Его угрозы, однако, звучали убедительно, и Фернандо даже начал спешно перебирать в уме всех, кто мог быть настолько зол на него. Когда пальцы на руках и ногах закончились, он понял, что это безнадёжно.
- Алонсо, мать твою, где ты?! - продолжал орать незнакомец, глядя на Фернандо почти в упор.
Тот неловко покашлял, размышляя, не делает ли он ошибку тем, что привлекает к себе внимание.
- Простите, - вежливо начал он, - а что вы хотели?
- Яйца ему оторвать! - не раздумывая, ответил мужчина.
- Ему, в смысле мне? - в ужасе прошептал Алонсо. - Но за что?
- Да при чём тут ты?! - ещё больше разозлился англичанин. - Ты что, Алонсо?!
- Нет, - шёпотом ответил Фернандо и ткнул пальцем в Андреа. - А вот он - да. Он - Фернандо Алонсо.
Стелла отрицательно замахал руками, потом вспомнил и начал прикрывать ими причинное место. Всё это время он пытался хоть что-нибудь сказать на английском. Впрочем, сам незнакомец уже потерял к нему интерес.
- Фернандо - это Торрес, - непонятно заявил он, - это в других боксах. А мне нужен Хаби. Не видели? Рыжий такой?
Рыжего Андреа и Фернандо знали только одного, и он был, конечно, не Хаби и даже не Алонсо, но на что только не пойдёшь ради того, чтобы яйца оторвали не тебе.
- Знаем, там есть один, - синхронно ткнули они в сторону боксов Макларена. - Скажете, что вам нужен Дженсон, он вам всё объяснит.

- Дженсон, - Чеко неловко помялся на пороге, Баттон доброжелательно улыбнулся и кивнул, призывая мексиканца проходить.
- Что-то случилось? - лучезарно, с видом доброго короля произнёс он.
- Там эээ кажется, тебя ищут, - застенчиво отозвался Перес.
- Кто? - удивился англичанин.
- Не знаю, но он уже минут пять зовёт рыжего, - окончательно смутился Чеко.
- И с какой целью? - насторожился Дженсон.
- Оторвать яйца, - шёпотом пробормотал мексиканец.
- Кому? - побледнел Баттон.
- Видимо, рыжему, - подумав, заключил Серхио.
- Скажи ему, что рыжего здесь нет, - решился Дженсон.
- Я пытался, - с трагедией в голосе отозвался Перес. - Он мне не верит, говорит, ему Фернандо Алонсо сказал!
- Вот мудак! - с чувством сказал Баттон. - Ну что ж, - продолжил он, гордо вставая с дивана и выпрямляясь, - придётся мне выйти и разобраться.
С трудом поборов желание нацепить на себя шлем, англичанин вышел на улицу. Из-за болида выглядывал Чеко, прижимая руки ко рту, но, кажется, спасать напарника если что не собирался.
- Где этот рыжий?! - тут же подлетел к Дженсу незнакомый мужчина примерно его возраста.
- Эээ вот, - от растерянности Баттон даже не стал отпираться и для верности ткнул себя пальцем в грудь.
- Да вы совсем тут с ума посходили все, что ли?! - взорвался незнакомец. - Понаразвели тут Алонсов, рыжих! Ты, вот ты, да! Ты знаешь рыжего Хаби Алонсо? - мужчина отклонился в сторону так, чтобы видеть прячущегося Переса, мексиканец сделал несчастные глаза и замотал головой. Вид у него был такой печальный, что даже разъярённый незнакомец на долю секунды задумался о том, что кричать на детей непедагогично. Впрочем, это у него быстро прошло.
- И я не знаю, - замотал головой Дженсон. - А вы? - он попытался найти механиков. Из разных углов донеслось отрицательное мычание.
- А ещё английская команда! - с презрением выплюнул незнакомый мужчина, сплюнул на асфальт и ушёл куда-то в сторону Мерседеса.
- И кто это был? - осторожно выглянул из-за угла Пипо.
- Не знаю, но он грозился оторвать мне яйца, - возмущённо заявил из-за другого угла Фернандо.
- Первый раз его вижу, - Баттон посверлил испанца взглядом, прекрасно помня, кто навёл незнакомца на него.
- А ещё английская команда! - со знакомыми нотками протянул опёршийся на забор и наблюдающий за всем действом Марк.